ХВБ+ПВ, 57 - 7 августа 2011 20:38

Это случилось в тот год, когда впервые показали новый фильм "Остров сокровищ". Мальчишки были в восторге. Они повторяли фразы капитана Смоллетта про то, что "ему не нравится этот корабль" и про то, о чём судачат матросы, они играли в пиратские клады и они делали "бенганки" - длинные, как правило, алюминиевые, трубочки, из которых плевались иголками, замотанными нитками. Яда, к счастью, они изобрести не сумели, но меткости в стрельбе достигли необыкновенной. Школы города стали опасными местами.

Лёшке тогда лет десять было и он не ушёл общей участи: нашёл у отца в хозяйстве трубку нужной длины, насадил на неё обрывок старого шланга от душа, чтоб губы не царапать, свистнул у сестры пять самых тонких вышивальных иголок (ей и двух хватит, она вообще одной вышивает), а заодно и три мотка дефицитного мулине - чёрного, жёлтого и красного, и смастерил отпадные полосатые стрелы. Дня два тренировался плеваться в комнате и на улице и вышел, наконец, на тропу войны. Стоял конец апреля: солнечный, томный, навевающий приятные мечты о летних каникулах, и менее приятные, но скоропроходящие мысли о четвертных и годовых контрольных. В школе шли бои.

Лёшка гонялся за Слепой, которому был должен три вкладыша, с особым азартом. Вот он настиг его на большой перемене в нижней рекреации напротив кабинета математики, прицелился, дунул и попал в мощную ягодицу Соньки, дочери учительницы математики Веры Игоревны. Она была годом его старше, но крупнее в полтора раза, с необъятной задницей, и однажды её мама насмешила весь класс, непринужденно достав из сумочки штаны-бананы, развернув их во всю ширину и спросив: "Как вы думаете, ребята, моей Сонечке подойдут?". Сонька взвыла, как сирена и бросилась в объятья матери, поспешившей ей на помощь.

Ситуация была и без того тяжелая, но Лёшка её усугубил. Когда в учительской завуч допрашивала его, почему он носится на переменке с оружием и стреляет по девочкам, он гордо молчал. Когда его стыдили красным галстуком и сестрой-отличницей, он только воинственно шмыгал носом. Но когда Сонька противным голосом сказала "Да он самый маленький в классе, вот на себя внимание обратить и хочет", Лёшка не выдержал. Он повернулся к подлой девчонке и выпалил: "А ты вообще молчи, презренная еврейка!". Эффект был потрясающий. Его немедленно временно исключили из школы, собрали совет дружины с вопросом, достоин ли он носить гордое звание пионера, и, конечно, вызвали родителей специальной запиской, которую лично, краснея, отдала Лёшкиной маме в руки секретарша Танечка.

Чтобы сказать правду, Лёшка имел смутное понятие о том, кто такая "еврейка", и уж совсем никакое о том, что такое "презренная". Лёшка на днях слушал по радио спектакль "Айвенго", крепко запомнил, как все обращались к Исааку из Йорка и просто применил понравившееся громкое выражение. Но бомба взорвалась: Сонечка и её мать действительно принадлежали к богоизбранному народу.

Дома Лёшку допросили с пристрастием. Отец отобрал все пистолеты, пистоны, рогатки, брызгалки и запасную бенганку с боеприпасами. Мама, долго объясняла, почему так говорить нельзя, и между её бровями залегла глубокая суровая складка. Сестра, которую взгрели по комсомольской части за то, что допустила в семье брата-националиста, вышла из ванной с красными глазами и молча села писать домашнее сочинение по "Мёртвым душам": значит, вечером, когда лягут спать, не будут шептаться через комнату и ничего страшного или смешного Лёшке не расскажут.

Гулять его не отпустили, велели учить русский язык и историю (зачем, ведь из школы ж выгнали всё равно), мама весь вечер звонила по знакомым, ища связи в горроно, и складка на её лбу не разглаживалась. Лёшка и сам погрустнел, забеспокоился, долго ворочался в кровати, и уснул только после полуночи. Спал он крепко, и тревожные сны ему не снились.

• 
• 
•