ХВБ+ПВ, 57 - 15 августа 2011 19:46

Там, где стояла баня, в конце сороковых годов случилась история. Село тогда было ещё дальше от реки и как-то не поздним даже вечером возвращалась крестьянка с маленьким сыном домой от зареченской родни через замёрзшую Онегу, по занесённому снегом полю, по пустырю, заросшему кустарником, и вот уже виднелись огни ближайших изб, когда напали на неё в темноте волки. Она бежала, да недалеко убежала. Уронила сына на землю, прикрыла его телом, принялась кричать во всё горло и выдерживала атаку голодных зверей несколько минут. Закутана она была по декабрьским морозам основательно, но звери таки добрались до мяса и успели вырвать несколько кусков мяса из ног, когда подоспели мужики; сын был невредим. Жива ли осталась женщина, нет ли – того не знаю. Не знаю даже, не выдумка ли это моя, родившаяся летним вечером под монотонные старины бабушки.

Узнать об этом сейчас нет никакой возможности, как нет никакой возможности противостоять модным филологам и историкам из тех, что лёгким движением превратили Бабу-Ягу в Бабая-агу, зачеркнув и костяную ногу, и ступу с помелом, и таинственную власть над лесом и гусями-лебедями, и непонятную страсть к Ивашечкам да заезжим молодцам. Кто он такой, этот Бабай-ага, я не знаю. А вот старуху с противным характером, но наивным и справедливым сердцем я с детства полюбила, и грустно мне было, когда доверчиво садилась она на лопату и поджимала ножки калачиком. Кстати, скорее всего, там, в устье, она мыла своих гостей, а вовсе не пекла. Отец мой ещё помнит такую «сухую чистку» в русской печи, которую пришлось возродить в годы войны в Калужской области. Вот я, кажется, сделав круг, и возвратилась к бане.

Здание общественной бани на моей памяти восстанавливали дважды: первый раз подновили брёвна да заменили полы, новые котлы приспособили; а второй раз построили свежий сруб. Да только недолго новая баня простояла – продал её в начале девяностых глава администрации на вывоз. И осталась посреди пустыря стоять печь да один из чугунных баков с отверстой скрипучей крышкой. Поворачивал ветер крышку, и долгий печальный скрежет разносился летними вечерами по округе. А прежде рядом с баней соловьи гнездились, да пели белыми ночами…

У бабушки, конечно, своей бани не было, поэтому она ходила на помывку в гости к племяннице. А мы, городские жители, мылись в доме, на кухне. Вскипятим с ведро воды, ещё пару вёдер холодной наберём, большой таз под ноги, маленький – на табуреточку и поливаемся ковшиком литровым, в котором по утрам кашу варили. Кухонька маленькая, да вполовину печкой занята, занавески тоненькие, ситцевые, на верёвочке, что посередь окна натянута, задёрнуты и булавочкой скреплены, да только проходящему человеку всё одно видно, что в избе делается. Но не ходил никто по задам села, а кто и ходил, на чужие окна не больно заглядывался. Так и мылись. И в чём-то это тоже была баня с горячей печью, тазом да ковшиком и с той же жёсткой, полной полезных солей водой.

• 
• 
•