ХВБ+ПВ, 57 - 16 декабря 2011 13:04

[I]Цыгане (2)[/I]

Тропинка к реке была захламлена всякой дрянью с лесопилки: обрубками, досками, пеньками, даже целыми брёвнами. А вокруг можно было пройти только после недели-двух жары – иначе увязнешь по щиколотку в болотной жиже. Да и в самый жаркий день под ногами неприятно чавкало и хлюпало в сандалетах, от которых потом подушечки и пятки становились коричневыми и пахли гуталином.

Чтобы пробраться к реке, приходилось перелезать бревна, переходить по узким, часто переломанным уже не в одном месте доскам маленькие ручейки и не маленькие лужи, а самое страшное – надо было пройти мимо табора. Девочка боялась цыган. Даже если шли к реке большой группой, с тетками, дядьями и двоюродными, бросала торопливые взгляды налево. А сейчас, в одиночку, она почти бежала, пугливо скосив глаза. Сказать по правде, она не привыкла смотреть на мир прямо. Одна из причин была очевидна всем окружающим: она была стеснительна и заливалась пунцовым румянцем ото лба до плечей по поводу и без повода. Вторая, и, наверное, главная причина заключалась в её отношении к окружающим. Будучи стыдливой, она невольно считала всех людей такими же. И не только людей, но и животных, растения, дома, колодцы, реки, тропинки, насекомых, облака в небе, весь мир. Вот и смотрела на него деликатно, искоса из-под всегда опущенных ресниц.

Сразу за завалом, в тени кустов, которые весь июль цвели огромными пушистыми гроздьями, источавшими аромат арбуза, стояли нестройной ордой телеги, на оглоблях висели пёстрые тряпки, назначение которых трудно было понять: то ли пологи, то ли юбки, то ли одеяла. На солнце были выставлены сушиться тюфяки неразборчивых цветов, запах от которых даже с такого расстояния перебивал запах болота и цветов. Медные сотейники и кастрюли были надеты на оглобли и темно поблескивали на солнце. Всё казалось мертво и пусто. Метрах в ста за этой пестротой стояли одинокие избушки почти черного от старости дерева, с полувыбитыми мутными стёклами – цыганские дома, как их называли в селе.

Она бежала дальше, недоумевая, куда деваются по утрам все эти шумные бойкие мужчины, женщины и дети, от которых в другое время отбою нет. Тропинка стала суше, уже рядом был большой ручей, за которым начинался совхозный луг, а потом река. Вдруг в стороне, под кустами что-то манко дрогнуло малиновым светом. Она подошла, наклонилась и увидела разорванную нитку бус и отдельные откатившиеся бусины. Бусины были дешёвые – шарики размером с рябиновую ягоду, покрытые рябинового же цвета краской с металлическим отблеском. Краска местами облезла, обнажая белый непритязательный пластик. Но ей уже было всё равно: в голове роились мысли о загадочном преступлении, произошедшем на этом месте минувшей ночью, в котором немалую роль играл смуглый брюнет в шелковой цветастой рубахе с ножом.

- Нашла-от что-то? – низкий певучий голос верно вывел северным говором. Но это был приобретенный акцент, каким и она сама начинала говорить после недели, проведенной у бабушки. Она робко подняла глаза, но не голову: черная страшная ведьма нависала над ней, посверкивая железными зубами, многочисленными монистами, серьгами и монетками, нашитыми на головной платок.
- Вот... Бусинки, – задыхаясь, прошептала она.
- Бусинки? И больше ничего?
- Нет.
Страшная черная повернулась и пошла, покачивая многоярусными юбками, поднимая пыль грязными босыми ногами и посверкивая браслетами на обеих руках.

Если девочка и хотела подобрать эти бусинки и вечером перенизать на золотую канитель, катушку которой бабушка хранила в комоде, теперь она точно понимала: эти чужие бусы, улика таинственного преступления, должны остаться лежать в тени все до единой бусины. Она вздохнула, отгоняя страх, и побежала дальше, бросая косые взгляды на пёстрые цыганские тряпки, которые скоро останутся позади. Смутно она понимала своё сходство с этим странным миром, который, казалось, лежал так явно на виду, а на самом деле был закрыт ото всех чужаков тысячелетними обычаями и предрассудками.

• 
• 
•