EВГЕНИЯ, 40 - 20 апреля 2010 20:11

Он не любил кошек. А может быть, мне только так кажется. Да, так и начнём.
Мне кажется, он не любил кошек.
Так же, как женщин и собак. Вы замечали, что женщины и собаки быстро приручаются. Стоит руку протянуть, и они уже преданно заглядывают в глаза. Поэтому он не любил женщин и собак. Ему не нравилось, когда заглядывают в глаза. А ещё женщины и собаки медленно отручались, и быстро привыкали, и это ему тоже не нравилось. Он не хотел быть чужой привычкой. Кошки тоже быстро приручались. Они пытались казаться независимыми, но всё время норовили потереться своим боком об его ноги, мяукали беспричинно "хочу", подставляли пузо для "погладить". Он был не прочь погладить, хотя ему больше нравилось, когда его пузо гладят. Был не прочь. Но как только прикасался к кошачьему нежному животику, кошка уже извивалась, зазывающе урча, и хотела, чтобы гладили и бока, и ушки, и мордочку, и спинку и ещё, и ещё, и ещё. А потом она, так же как женщина, спрятавши лукавство в недра своего сознания, наивно произносила "мур", намекая на то, что пора молочка налить. Он не любил ухаживать, мне так кажется. Да, так и продолжим.
Мне кажется, он не любил ухаживать.
А она и не просила. Она вообще странным образом ничего не просила. Он даже не помнил, как она появилась в его жизни. Просто однажды, сидя за рабочим столом и уйдя мыслями в очередной проект, точными линиями карандаша выплёскивая на бумагу набросок нового детища, он вдруг ощутил ногами это странное тепло. Она спала, свернувшись клубочком и прижавшись к его тапку. Почему-то ему не хотелось её будить. Он аккуратно отодвинул ногу, встал из-за стола и ушёл на кухню. Открыл форточку и закурил, выпуская дым через нелепое квадратное отверстие в небо. Мне кажется он мечтал о круглых окнах. Нет, так продолжать не будем. Окна оставим ему, пусть он сам их рисует. Вернёмся к кошке и к нему.
Она странным образом не мешала ему. Не просила чухать пузо, не мельтешила под ногами, не просила поиграть с ней мячиком и почти не мяукала. Она даже молока не просила. Он наливал ей в миску сладкого белого пития и она лакала, не торопясь, аккуратненько, как будто боясь разбрызгать. Потом усаживалась рядом с пустой миской и начинала себя умывать, сначала вылизывая лапку, а потом этой лапой мордаху. Когда процедура была закончена, она поднимала на него глаза и кажется даже не замечала его удивлённый, до желания расхохотаться и, в тоже время, до желания дать под зад этой гадюке, которая от него ничего не хочет, взгляд. Она замечала. Мне не кажется, я знаю.
Он иногда забывал о ней. Нет, не иногда. Он часто забывал о ней. Он уходил в город, по своим делам, по своей работе. Он любил свою работу, даже больше, чем она любила его, хотя признаваться себе в этом он не собирался. Он уходил к своим друзьям, он был компанейским мужиком, любил засидеться в баре допоздна за кружкой пива, или за тремя кружками, или даже за тремя рюмками не пива, а может и не за тремя, хотя после трёх счёт уже не шёл. Он уходил, а она садилась на окно и ждала его. Просто так. Ждала. Он ей был совсем не нужен. Ей просто нравилось его ждать. А потом, когда он приходил домой, падал на диван и проваливался в сон, уставший в своей одичалости или опьянённый своей одинокостью, она тихонько подкрадывалась к нему, аккуратненько сворачивалась клубочком у его ног и сладко засыпала. Она знала, что ему никто не нужен... но ещё она знала, что ему очень нужно, чтобы его кто-то ждал... ждал, не мешая быть одному...

• 
• 
•