ХВБ+ПВ, 57 - 5 августа 2010 11:36

[I][B]Июнь 1992[/B][/I]

Домовушка озабочена. Домовушка встревожена. Уже с месяц Анфимовна по утру открывала верхнюю вьюшку, подносила к ней перышко из подушки и сурово говорила: «Плоха тяга стала. Пора чистить». Чистить печь – Домовушкину вотчину – должен печник. А где сейчас печника хорошего возьмешь? Не остаться бы без приюта настоящего, без тепла, тишины и старых пыльных паутинок в углах… Совсем спать перестала Домовушка, шмыгает по углам да по валенкам, страх потеряла. Вечор ее едва один из внуков, задержавшихся до сентября, не поймал: маленькие, они ловкие – страсть! Хорошо Васька, грязно-белый Анфимовнин кот, сбоку подпрыгнул и с малышом мягкой лапой играть начал, тот и забыл обо всем. Васька - верный дружок Домовушки, у них и молоко одно на двоих, и развеселые скачки по ночам, и нагретое место на зиму.

Печник был уж раз в доме у соседей – молодой, тридцати нет, разворошил печку, только пуще дымить стала… Витькой зовут - Домовушка запомнила. А ить печка – это все, это сердце дома. С нее день начинается, когда Анфимовна огонь разведет да завтрак с обедом готовить начинает, ей и заканчивается, когда золу вечером выгребает и в ведерко складывает для огородных дел. Через нее свежий воздух заходит, а дурной выходит (в последнее время, правду сказать, что-то не очень хорошо). Или если гроза, например, - настоящая печь и вместо громоотвода сгодится. Домовушка грозы боится: знает, что в раз можно бездомной стать. Видела Домовушка товарок своих обездоленных в старые времена, по коровникам и дровенникам сиротствующих. Сейчас, конечно, проще. Сейчас не в каждом дому хозяйка есть. Да ить не в каждом дому и захочешь хозяйствовать-то!

Вот когда они с Катериной к свёкру ее первый раз приехали, сколько горя было Домовушке! Изба теснехонькая, окна маленькие, три семьи вповалку в одной комнате спят, кладовые полупустые, масло, сметану да яйца старухи берегут – копят на Паску. Какая Паска-от! Даже она, Домовушка, знает, что теперь нет такого праздника, кончился. А и раньше? Сколько, бывало, масла да сметаны прогоркнет, сколько яиц стухнет до Паски этой! Сколько младенцев от голода слезами изойдут? Один раззор в хозяйстве. Свекор – Михаил Лексеич – лютой… Чуть что не по его, хватает вожжи, ухват, а то и топор или вилы, а сыновья его успокаивают опасливо и почтительно. Это оттого, что кровь в нем мешанная (мать-солдатка нагуляла, а отец, говорят в селе, цыган был – кузнец заезжий). Правда или нет – не Домовушкино дело, а сам тёмной, худенький и жилистый, волос черный кудрявый. Петруша уже кожей белый, и глаза серые, как следует, но тоже чуб вороной никакой мыльной водой не пригладишь.

Пришел! Пришел печник! Пришел родный, Иван Архипыч пришел - его, видать, из-за реки, из Авдотьина непутевый Вовка привез. Старой, настоящий. Домовушка вокруг обежала, за саквояжем с инструментами спряталась: сидит на корточках, смотрит. Выстукал печку понизу, сначала молоточком, потом и пальцами, нашел место, счистил побелку, два удара долотом и вынул заветный кирпич, прямо в самое место попал. Метелочкой выгреб сажу, много – Домовушка едва не расчихалась (вот страм бы был), ершиком прочистил, потом поднялся, в верхнюю вьюшку гирьку на веревочке спустил, проверил, как проходит. Анфимовна принесла длинную щепу. Зажег, посмотрел, как огонь изгибается, еще почистил ершиком, сказал солидно: «Воды давай». Замесил раствору самую малость, кирпич на место вделал, растворил алебастру, с клеем намешал (клей на рыбьей чешуе Анфимовна заранее в кружке эмалированной сварила) и замазал. Как будто так и было. И пошел к рукомойнику, а там уж Галька с полотенцем стоит, улыбается. «Сколько должна-от?» - спрашивает строго Анфимовна, доставая кошелек из хозяйственной сумки. «А сколько не жаль». Анфимовна колеблется. Галька прибежала со своей лаковой сумочкой размером с книжку, «Я, мама, заплачу за работу», достает трешницу, протягивает. «Много даешь, деушка» - говорит Иван Архипыч, сдает рубль и собирается уходить. «Хоть чаю-от выпей» - спохватывается Анфимовна, - «Калитки вон сама пёкла». С часок еще чаю попили, разузнали все про зареченские дела, где только четыре дома и осталось жилых, одни старики и старухи, а лес на задки наступает, и распрощались.

Вовка на пороге задержался, пока Иван Архипыч курит у калитки. «Мне бы, мама, до получки трешку» - мнется-краснеет. «Не давай, мама!» - Галька кричит из комнаты – «Пропьешь ведь, непутевый!» Анфимовна достает бумажку, он неловко сует ее в задний карман мятых грязных брюк. Вернет, конечно. Домовушка знает - не денег жалко Гальке…

Вовка довольный убегает в три прыжка через крыльцо, улыбка в пол лица, совсем как когда мальчишкой несся на речку летом купаться. Любила его Домовушка, хоть и непутевый: приходила ночью сон сторожить, отгонять дурные мысли, да заодно белые вихры на палец накручивать. Жаль, только кудри хороши и получились!

• 
• 
•