ХВБ+ПВ, 57 - 16 августа 2010 10:47

[I][B]2008г., 1929г.[/B][/I]

Всё тот же. Крепенькой, розовый и плотный, в широченной шляпе, с карманами, набитыми всякой-всячиной, с насмешливой улыбкой. Да и что с ним сделаться могло даже и за восемьдесят лет? Хотя могло, конечно.

В тот хлопотный опасный сентябрь, когда воевали они с незнакомыми врагами, когда нашла она Пасецника, покрытого страшными язвами, разве знала Домовушка, что это ещё не беда? Когда доставила его с помощью шебутных, но добросердечных воробьёв к крыльцу Катеринина дома, когда втащила его в скотник и устроила ему тихое местечко у внутренней стенки на сене, когда плакала и пыталась поить молоком, а он бледнел на глазах, разве думала она, что главное несчастье только вступает в село? Вечером, когда пришёл Петруша, и Катерина стала шептаться с ним непонятно, а потом, в отчаянии повысив голос, прокричала, но всё шёпотом: "Это же отец! Сделай что-нибудь", Домовушка даже и внимания не обратила: вспоминала старое житьё, древнее знание.

Ох, сколько же домов, сколько семей сменила она с тех пор, как была лесной хранительницей трав, знатоком природных лекарств и ядов! Как давно в последний раз приносили ей девушки ленты и навязывали на кусты ракитника, чтобы указала им приворотный корень, или прибегала заплаканная баба и отчаянно умоляла явить чёрную дурман-ягоду! Но вспомнила Домовушка. И мелкую лапчатую травку, для очищения крови вспомнила, и белый мох для уменьшения боли, и шишечки папоротника, чтобы опухоли спали. А когда, уже глубокой ночью, разжёвывала она травы, принесённые птицами, и смешивала с воском под встревоженное жужжание пчёл, в котором уже привычно разбирала "Хож-ж-ж-жяин! Вж-ж-ж-ж-дань. Ж-ж-ж-дём. Ж-ж-ж-живи", вспомнила и старые песни, и слова, которые силой могли тягаться с растениями.

Но долго отходил Пасецник, на третье только утро приоткрыл глаза и попытался что-то сказать, но не смог. Две недели до самого полнолуния выпевала Домовушка боль из него, и поставила-таки на ноги, но ходить далеко он не мог. Сидел на неласковом октябрьском солнце, выслушивала жалобы пчёл и устало говорил им:

- Вернусь. Перезимуете без меня. Иван Прокопьиц - хозяин справной, в обиду не даст, а весной вернусь.

Зимой заскучал, правда. Не радовала его ни печка, ни игры с котом, ни маленькие козлятки, родившиеся в январскую стужу у Маньки. Всё рассказывал, рассказывал. Какие бывают ульи, какой мёд, какие пчёлы...

- Они-ить не так просты, как всем кажется. У них цель есть, единение, дело общее. А царица! У хорошей царицы в улье и воск прозрачней, и соты ровнее и вообще порядок во всём. А как пчёлы пахнут, когда возвращаются с луга или от липовой рощи! Цветами, и рекой, и свободой! Эх, не поймёшь ты, одомашнилась совсем!
- Да отдохни. Ить и у себя, чай, зимой всё больше спал, - старалась успокоить она Пасецника, а тот только смотрел на неё, как на неразумную, и вздыхал.

А потом ещё сны стали им сниться. Домовушке всё больше кони, которые почему-то стояли в диковинном длинном сарае, исхудавшие, грязные и звали хозяев, а те всё не шли. А Пасецнику - бессмысленные жадные злобные враги, которых он уже и разбил вроде, но которых всё прибавлялось и прибавлялось, и не было в той битве ни поражения, ни победы.

Между тем однажды в дом вошёл отец Катерины, похудевший, обросший, пахнувший странно и неприятно, протянул зятю бумажку какую-то и непривычно покорным голосом, отводя глаза, сказал:

- Вот, председатель, отпустили меня. Куда жить определишь?

И определили его жить в старой байне у прежнего его дома, где сейчас сельсовет обретался. Жена и дочь бегали туда рано утром и поздно вечером с чугунками в очередь, а Пётр Михайлович глядел на жену неодобрительно, но не говорил ничего, только качал головой. Доходили ещё до Домовушки слухи, что скоту, который весной весь согнали со дворов куда-то, шибко не нравится новое житьё, и стала постепенно она понимать, что хозяева теперь не хозяева, а работники какого-то Колхоза. И коровы теперь, и лошади, и земля, и зерно - всё принадлежит Колхозу. Они с Пасецником побеседовали немного о том не пойти ли поискать неведомого нового жителя, но решили отложить до весны. А зима, как на грех, была вьюжная, не спокойная, и сны всё снились дурные, и весной на дорогах развелась грязища.

- Завтра утром ухожу, - неожиданно сказал Пасецник однажды тёплым апрельским вечером.
- Не торопился бы, - встрепенулась Домовушка, - Твои-ить не проснулись ишшо - ни одна не залётывала.
- Договорился с воробьями. Они как раз от птенцов освободились, готовые. Пора мне. Хватит чужой хлеб есть да бездельничать. И то смотри - рубаха-то в плечах трещит.

Собрала ему Домовушка с собой кусок пирога да молока малость, а то ведь там у него всё пусто, небось, назавтра и поесть ничего не найдёт. А назавтра он вернулся. Встал перед ней бледный и чёрный, непривычно грязный с головы до ног, сказал:

- Нет ничего, - и замолчал.

От воробьёв уж Домовушка добилась, что, по словам местных собратьев и синиц, всю осень грустнел и темнел лицом Иван Прокопьиц, получая, почитай, каждую неделю разные бумажки из сельсовета, да района, ругался на налоги какие-то. Зимой частенько доставал из подпола склянку с мутной жидкостью и напивался. Потом получил письмо от брата с Украины и вовсе запил. А в одну морозную ясную ночь вышел на двор в тулупе, накинутом на голое тело да в портах, держа в руках бутыль, остро пахнувшую какой-то дрянью, да и спалил всё дотла: и дом, и сараюшки, и байну, и все ульи до последнего. Подоспевшие к утру соседи, увидели только головешки и седого абсолютно невменяемого старика. За ними прискакали на телеге люди в шинелях из района и увезли с собой Ивана Прокопьица.

[I]продолжение в комментариях[/I]

• 
• 
•